Лик Е. Врач и его призвание.- Днепропетровск: Издание журнала "Новый хирургический архив", 2006. - 176 с.

Переиздание 1928 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ К 1-му НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ.
Я не намерен высказываться в этой книжке о задачах врача с критической или философской точки зрения. Это уже давно сделали головы, более умные, чем та, которую я ношу на себе, и перья, лучшие того, которым я владею.
В медицине в этом отношении дело обстоит значительно проще, чем в других областях искусства, как-то живописи, поэзии. Существует ведь один вечный, в смене времен неизменный, ответ на вопрос о задаче врача. Он гласит: лечение больного человека. И поэтому мы не удивляемся, когда постоянно наталкиваемся у великих врачей на одни и те же, независящие от времени, взгляды на сущность врача.
Углубляемся-ли мы в работы Гиппократа или Парацельса, читаем-ли первые, делавшие эпоху, работы Вирхова, письма Билльрота, воспоминания Куссмауля, всюду, если не считать незначительных
различий в выражениях и оттенках, звучит одна и та же мелодия. У Гиппократа: «у врача есть одна задача: лечить». Organon Ганеманна начинается так:
14
«Единственное и величайшее призвание врача заключается в том, чтобы сделать больного человека здоровым». «Несомненно, что задачей врача является лечение», говорит Наунин: это настолько верно и общепризнано, что я не вижу никаких оснований к тому, чтобы нужно было постоянно доказывать это.
Но теперь о задачах, которые я себе наметил.
Если врач по существу стоит вне времени, если его задача остается всегда одной и той же, то иначе обстоит дело с возможностями претворить в действительность этот идеал. Когда я выше причислял медицину к искусствам, то это только отчасти верно. Настоящий врач является, конечно, художником, но не исключительно им. Со времен седой старины в нем интимно сплелись священнодействие и колдовство, техника и наука. С полным правом говорит Крель: «Врач не ученый, не художник, не техник, а только врач. Его творчество имеет много общего со всеми тремя, но в конечном счете оно представляет собой нечто совсем другое и стоит даже выше их, ибо объектом его деятельности является человек, как таковой».
Когда мы перелистываем историю медицины, врачебное мышление и врачебная деятельность представляются нам в свете беспрерывных смен и в разнообразнейших формах. Разные времена различно отображают портрет врача, выдвигают то одну, то другую сторону его существа. Ни один врач, даже и самый великий, не может уйти от воззрений своего века, и гений связан пространством и временем. В
значительно большей степени это относится к
15
врачебной, массе, к нам, практическим врачам. Мы не стоим, подобно мудрецу, над жизнью, а находимся в самой гуще ее, мы обязаны приноровиться к воззрениям данной эпохи, которых мы не можем ни
создавать, ни изменить. Сюда нужно еще добавить, что как раз в последние десятилетия на врачебную жизнь оказали существенное влияние государственые мероприятия, как, например, социальное обеспечение.
Эта книга должна явиться попыткой критически разобрать современную врачебную деятельность, попыткой установить, в какой мере совпадают наши устремления и их осуществление. Все более ожесточающаяся борьба за существование оставляет нам слишком мало времени для размышлений. В редкие часы передышки, самосозерцания, слишком часто ужасает и подавляет пропасть, существующая между тем, что нам представляется идеалом нашей деятельности, призванием врача, и тем, чем мы изо дня в день занимаемся. Мне самому такие пришли в голову очень рано, еще когда я был студентом; они меня занимали в течение трех десятилетии. Я называю их мыслями еретика потому, что они противоречат многим общепринятым, я даже сказал-бы, защищаемым государством представлениям. Что в современной врачебной деятельности очень многое противоречит сущности врача, знают многие, быть может большинство из нас. Только отношение к этому факту не одинаковое. Один, воспринимает противоречия своей жизни как должное, быть может считает их в связи с огромными успехами науки и
16
техники безобидными изъянами, или, и это совсем не редко, утешается Шпенглером. Другой приспосабливается, подавляет свои врачебные инстинкты и чисто деловым образом вышибает из отвратительного положения вещей возможно больше звонкого барыша; третий не может замалчивать то, что он считает неправильным, т. е. пишет такую книгу, как эта, книгу протеста. Никогда мне не было так ясно понимание протестантизма, как во время размышлений, которые я излагаю на последующих страницах. Слово «протестантизм», конечно, не имеет в данном случае ничего общего с религиозными воззрениями; оно обозначает только определенную умственную установку. Сомнительно, чтобы способность к критике представляла особенное счастье для ее носителя. Здесь дело обстоит так же, как и со всяким умственным дарованием. Интеллигентность редко делает счастливым: цена, которой расплачивается облагодетельствованный ею, большей частью слишком высока.
Один лейт-мотив будет сопровождать мою книгу - резкое различие между врачом и медиком. Это различие, как я это покажу, к сожалению все более и более замазывается с большим вредом для больного и для врача. Я пишу, совершенно сознательно, против медика и за врача. При этом я учитываю, что тот или иной читатель бросит мне горький, подчас незаслуженный упрек. Это ничего не значит. Я хочу резко разграничить свет и тень и поэтому избегаю переходных ступеней. Критические размышления, вроде тех, которые я
17
буду излагать в дальнейшем, едва ли приобретут писателю друзей. «Нельзя пронести через толпу факел правды, не опалив никому бороды». (Лихтенберг).
Когда несколько лет тому назад я начал с того, что высказал в моей узкой специальности - хирургии - мысли, значительно отличавшиеся от господствующих мнений, напр. «Ложные пути хирургии» Archi f, klin. Chir. т. 128, 1924 г., я вызвал сильную вражду к себе, особенно в кругу точных исследователей. Но это ничего не значит. Я никогда не был демократом, я никогда не считал, что следует придавать значение мнению толпы. Во все времена только отдельная личность продвигала вперед человечество, большей частью против его желания. У меня есть большое преимущество перед многими учеными писателями: я независим. Эта работа не является работой для получения степени. Она также едва-ли дождется следующих изданий. Меня не привлекает ни звание, ни должность; я хочу быть не более, но и не меньше, чем врачом. Мне не перед кем отвечать, кроме как перед своей совестью и, как я писал в одной из моих последних работ ("Критические замечания к современной хирургии симпатического нерва"): "смелое суждение скорее возможно в хижине, чем во дворце", так я думаю и сейчас. Свободный духом может влиять и за пределами официального храма науки. В работе, призванной служить истине - заметим, что всякая истина субъективна - я буду стараться не быть озлобленным или несправедливым. И к тому и к другому у меня нет никаких причин. И если я только
18
что сказал, что такие работы, как настоящая, порождают много врагов, то это не вполне правильно: некоторые небольшие статьи ("Медицина, лишенная души")1 М. m. W. 1925 г., № 36 (и «Врач и народное здоровье» М. т. W. 1926 г., № 3) повлекли за собой столько одобрительных отзывов, что я смею надеяться, что и эта книжка, развивающая изложенные там мысли, приобретет на ряду с врагами и нескольких друзей. Одно я хотел-бы еще подчеркнуть. В только что упомянутой статье я немного задел тайных советников. Я имел в виду, конечно, только столь знакомы полубогов науки, а не заслуживающего уважения немецкого профессора. И меня правильно поняли. Те, которых я уважаю, как настоящих ученых, но еще больше как настоящих врачей, к которым я питаю любовь еще со студенческой скамьи, стали всецело на мою сторону. Они правильно отнеслись к колкостям, как к таковым, направленным против внешних форм заслуживающего более серьезного внимания внутреннего процесса развития. Далее я знаю, что среди практических врачей, а для них в первую очередь предназначена эта книга, - у меня есть много единомышленников.
И наконец, еще одна мысль толкает меня к письменному столу после тяжелого рабочего дня. То, что мы переживаем изо дня в день, и переживаем именно в качестве врачей, должно настойчиво создать у каждого внимательного наблюдателя, немного знакомого с богатой переменами историей  Трудно переводимое Entseelung. Ред
19
человечества, впечатление, как будто наша культура идет навстречу быстрой и неминуемой гибели. Я знаю, что почти в каждую эпоху возникали подобные рассуждения, которые не всегда оказывались правильными. Ограничимся поэтому нашей собственной областью, медициной. Что врачебное дело регрессирует несмотря на все ослепительные успехи, несмотря на все «новейшие достижения», что медик заслоняет врача, угрожает даже поглотить его, это я надеюсь доказать даже и. скептику на нижеследующих страницах. Если это так, то настоятельно необходимо, чтобы мы, врачи, не приняли этого падения безропотно. Это значит, что мы по крайней мере должны противопоставить официальным утверждениям о том, что мы страшно много успели, критический голос вдумчивого наблюдателя. Быть может с этой точки зрения эта книга будет для будущего историка культуры указанием на то, что великий обман царил не во всех умах. Это утверждение ни в какой мере не является выражением бесплодного пессимизма. Как не останавливается жизнь государств и народов, а, наоборот, имеют место беспрерывные смены, так, естественно, обстоит дело и в медицине; сущность врача, его извечное призвание, от этого не зависит.
Мы, отдельные врачи, появляемся и исчезаем, наши воззрения меняются от поколения к поколению. Врач, как таковой, остается; его звезда никогда не погаснет, пока люди будут бродить по земле.
Эрвин Лик.
Данциг, май 1926 г.
20

ПРЕДИСЛОВИЕ КО 2-му НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ.
Горе Вам, если все
говорят Вам приятное.
Евангелие от Луки.
Счастлив врач, а еще более больной, если плохой прогноз не оправдывается. Каждый из нас от поры до времени видит людей, которых он считал уже мертвыми. Так случилось и с прогнозом, поставленным мною в предисловии к первому изданию этой книги. С тем-же радостным чувством, какое испытывает врач, когда больной, на зло всей науке, остается в живых и процветает, с тем-же чувством я выпускаю в свет второе издание настоящей книги. Прием, оказанный еретическим мыслям, служит для меня доказательством того, что сущность врача, вера в его призвание, и теперь еще, несмотря на все чисто ремесленное занятие медицинским делом, несмотря на все пенкоснимательство, глубоко и крепко вкоренилось в нашем народе и в кругах немецких врачей.
На моем столе собралась масса писем, в большинстве случаев заключающих радостное одобрение. В них имеются различные ценные предложения. Отчасти я последовал желанию критиков, опустил кое-что несерьезное, сделал небольшие добавления, местами смягчил выражения, определил более четко неясные места. В лейт-мотиве  В подлиннике трудно переводимое слово Medicinertum
21

книги я ничего не изменил; у меня и не было причин для этого. Я и теперь, как и тогда, остаюсь при том, что сказал.
Если бы я хотел выполнить все пожелания, то я мог бы, конечно, написать книгу заново от первой до последней буквы, и она походила бы на куклу из лоскутков. К серьезным упрекам я отношу указание на то, что я вношу мало положительных предложений. Этот упрек я принимаю и местами уже пытался это исправить. Но объем тех улучшений, которые можно было-бы предложить, так велик, что ими можно было- бы заполнить отдельный том. Другие коллеги, мнением которых я очень дорожу, не удовлетворены моим отношением к знахарству; моя книга, по их мнению, будет использована знахарями против врачей. «Нет», говорю я, «это невозможно. Не против врачей, а только против медиков».

Наибольшую радость мне доставили письма молодых коллег, особенно письмо одного молодого швейцарского врача. «Он был на верном пути к тому, чтобы стать медиком, моя книга его удержала на врачебном пути». Если такие превращения будут иметь место, тогда цель книги достигнута. Ни один сеятель не может надеяться на то, что все семена попадут на благоприятную почву. Я не в состоянии лично благодарить всех доброжелателей этой книги и ее издателя и прошу поэтому разрешения сделать это здесь. Одного человека я должен поблагодарить публично - это моего издателя, И. Ф. Леманна (Мюнхен). Я борюсь в моей книжке со страстью к писанию и все-же

22

временами сам подвержен ей. Это меня столкнуло со многими редакторами и издателями: большие умственные способности, деловой взгляд, предприимчивость - все налицо, но не всегда устойчивый хребет. Книги, направленные против медиков и в особенности против полубогов медицины, не печатаются. В лице г. И. Ф. Леманна я нашел больше чем издателя - я нашел честного немца.
Эрвин Лик.
Данциг, октябрь 1926 г.
23

ПРЕДИСЛОВИЕ К 4-му НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ.
Бодрствуй и не забывай не доверять.
Платон.
«... и все же оставайся сердечным».
Отфрид Мюллер.
И второе переработанное, а также третье, не отличавшееся от второго, издания этой книги, разошлись быстрее, чем я ожидал. Короткий срок не дает мне возможности улучшить 4-е издание и дополнить его так, как мне вначале хотелось. Введен новый отдел: «Врач и расовая гигиена», который должен был собственно, попасть в 1-е издание. Когда Мебиус в свое время написал свою, наделавшую шуму, работу «О физиологическом слабоумии женщин» — очень неудачное название, содержание значительно лучше заголовка - то он добавил к одному из последующих изданий множество писем *и отзывов, посвященных разбору его книги. Мебиус поступил совершенна правильно. Между прочими он поместил мнения сторонниц женского равноправия, которые рассматривали его книгу, как лучшее доказательство физиологического слабоумия мужчины.
Часто я подумывал последовать примеру Мебиуса в этом отношении. Если я не делаю этого после беседы с моим издателем, то это происходит вследствие нежелания слишком увеличить размеры книги. В бешеном темпе нашей жизни немногие читатели, особенно если это будут много работающие врачи, заглянут в толстые книги.
24

Сам-же я много почерпнул из многочисленных писем и отзывов. Отдельные главы моей книги расцениваются различно. Глава: «Врачи и социальное обеспечение», например, вызвала наибольшее одобрение; здесь слышатся только одинокие враждебные голоса. Но другие отделы встречают резкий протест. Большинство из этих возражений основаны на каком-то недоразумении, часто у меня создается впечатление как будто это преднамеренное недоразумение. Мне сознательно подсовывают какую- нибудь нелепость, которая мне и не снилась. Такие придирки меня не трогают. Я согласен с Ганди: «Я знаю только одного тирана, и это тихий голос совести».
Моя книга предназначена, как я это неоднократно подчеркивал, для врача. Так как она сейчас, против моего намерения, проникает в обывательские круги, то остается основной вопрос многих коллег: «Не повредит-ли эта книга нашему сословию, нам, врачам». Очень уж плохи были-бы дела медицины, если-бы ей могло нанести вред сочинение неизвестного человека Но среди многих сотен полученных мною писем- их число уже доходит до 1000, - имеется очень много писем из обывательской среды. По ним я не могу заключить, что я где-бы то ни было повредил врачу, скорее наоборот. Всюду утверждают, что если-бы побольше врачей в роде тех, которых я обрисовал, то знахарям нечего было-бы делать. Многие обыватели выявляют исключительное понимание врача и его современных нужд. Они могут стать нашими ценными
25

сотрудниками в борьбе против крайностей страхования, против закабаливания нашего сословия. Если-бы я хотел ответить на все указания моих еритиков, то, как сказано, мог-бы написать новую книгу. Мне это кажется излишним. Я хотел-бы только вкратце коснуться еще одного типа критика. Природа человека такова, что он с удовольствием читает
нападки на чужие воззрения и считает ужасным
преступлением критику его собственных убеждений.
Так, один критик хвалит мои рассуждения о земельной
реформе, а другой ненавидит это движение, как
тяжкий грех. Один врач считает мои слова об алкоголе
слишком слабыми, другой слишком сильными. Один
академический учитель подчеркивает мое требование,
чтобы врач занимался философией, другой
совершенно отвергает пользу философии для
медицины. Многие коллеги пишут: «Выкиньте из
Вашей книги все политические мотивы, они не имеют
никакого отношения к делу». Следующий, тоже
прекрасный врач, хвалит мою книгу, но он мучительно
чувствует отсутствие одного отдела: «врач и
политика». Мне кажется вполне правильным, что я
печатаю мысли еретика.
В медицине, как известно, существует много
сект, которые ожесточенно воюют друг с другом. Я
категорически отказываюсь ввязаться в эту драку. Как
врач, я подписываюсь под словами Креля: «Мы
принимаем помощь, откуда бы она не исходила».
«Хорошие врачи издавна применяли то, что на
основании опыта служит на благо больного,
независимо от возможности дать научное
26
объяснение».
«Действительный опыт» это та граница, до
которой мы, врачи, можем идти. Я отношусь
критически, даже отрицательно, как это доказывает
моя книга, ко многому в школьной медицине, ко
многому в моей специальности - в хирургии. Такую
же свободу мнения я оставляю за собой и в отношении
других направлений в медицине. Многие врачи пишут
мне, что мне следовало-бы опустить в следующем
издании одно некрасивое местечко. Речь идет о том
месте, где я говорю, что лечение фурункула
мельчайшими порциями йодистой серы до сих пор не
дало мне никаких убедительных результатов. Один
коллега гомеопат применяет довольно сильные
выражения, как stupor criticalis. Это бесполезно. Я
отношусь к гомеопатии откровенно отрицательно и
широко применяю ее средства, напр., при лечении
многих зобов мельчайшими дозами йода, при лечении
послеоперационных легочных осложнений эфиром по
Виру; но уговоры ни ласковыми, ни грубыми словами
здесь не помогут. Здесь имеют решающее влияние
только опыт, трезвая критика, врачебная совесть.
Точка зрения, какой врачу следует придерживаться в
отношении гомеопатии и других отдельных ветвей
медицины, прекрасно, на мой взгляд, выражена в
статье Отфрида Мюллера: «Раздражающая терапия и
гомеопатия».
Итак: всякому, занимающемуся умственным твор-
чеством, доставит большую радость скрестить шпаги с
свободными, честными людьми - сюда я причисляю,
как я это пишу в моей книжке, только тех, кто в состо-
27
янии признать свою ошибку. Плоха и бесплодна бо-
рьба с догматиками всех видов. Но и здесь существует
еще утешение. Мне кажется, Гете однажды сказал:
«Людям досадно, что правда всегда проста».
Эрвин Лик
Данциг, декабрь 1926 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
К 5-му НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ.
«Я умышленно дерзнул и не каюсь».
Гуттен.
Давно ожидаемые выступления против этой
книги имели место в последние недели. Я говорю
«давно ожидаемые». Многие читатели этой книги
наверное просматривали «Ступени» Христиана
Моргенштерна. Так вот, быть может, они, как и я,
остановились на фразе:
«Как когда-то sancta simplicitas веры, так теперь
sancta simplicitas науки тащит свое бревно, чтобы
сжечь еретика».
Рорбах (Bremer Aerzteblatt 1926 г., № 22) и Гоппе
(Medizinische Welt 1927 г., № 1) долго копаются в
понятиях «врач» и «медик». Мне кажется, что это
излишне. Всякий непредубежденный человек знает,
что в моей книге идет только речь о людях, которые
имеют дело с больными, что представители чисто
научных дисциплин, т. е. анатомии, физиологии,
бактериологии и т. д., совсем не идут в счет при
подстановке вопроса о враче и медике.
Этим исчерпывается и возражение Тренделен-
бурга (Klinische Wochenschrift 1927 г. № 11) против
28
моего понятия «медик». Тренделенбург требует, чтобы
я не лишал медиков, в том числе и теоретиков, их
честного имени. Я действительно не имел намерения
как-нибудь унизить этих людей науки и научного
исследования. Когда Оттомар Розенбах писал свою
прекрасную и смелую книгу «Врач против
бактериолога», та он, конечно, не хотел задеть
заслуженных исследователей; и у него речь шла об
умственной установке помогающего у постели
больного.
Гольдшейдер в подробной статье (D. m. W. 1927
г., № 6) предостерегал немецких врачей от ложных
пророков (Зауэрбрух и Лик) и их ложных учений.
Швальбе (D. m. W. 1927 г., № 9) поступает еще резче и
ставит меня в один ряд с Геростратом и
Мефистофелем. Один критик («Г. Л.») пишет в
«Gesundheitslehrer» следующую заведомо лживую
фразу: «Но в наше время соблазнительно участие в
заманчивых, легких барышах».
Что касается личных оскорблений, то я согласен
с Бисмарком: «Dor lach ik ower». Кто приписывает мне
нечистые побуждения, тот берется за отравленное
оружие: дела его неважны. То, что можно сказать по
существу сделанных мне упреков, я высказал в статье
в М. m, W. (1927 г., № 14). Коллег, питающих
сомнения в отношении меня и моей книги, я
принужден отослать к этой статье.
До сих пор еще не появился Анти-Лик, (Ги с,
Klinische Wochenschrift 1927 г., № 1), к которому
бурно взывают медики. Верно, что местами я
выразился в моей книге несколько неясно; верно, что
29
то или иное место звучит слишком резко; но что я
неправ в основном, в этом меня еще никто не убедил.
Так что и в настоящем 5-м издании я изменил очень
немногое. Читатель местами найдет доказательное
прибавление; вычеркнуты излишние или имеющие
отдаленное отношение к делу места — напр., тезисы к
неделе здравоохранения, для того, чтобы не увеличить
объем книги. В лейт-мотиве моей книги нет
изменений.
Подзаголовок «мысли еретика» я опустил.
Многочисленные письма и устные сообщения убедили
меня в том, что моя книга отражает только то, что
истинные врачи думали и высказывали во все времена.
Эрвин Лик.
Данциг, март 1927 г.
ПРЕДИСЛОВИЕ
К 6-му НЕМЕЦКОМУ ИЗДАНИЮ.
(22—27 тысяча).
Лучше всего прямо высказать все,
что думаешь, не пытаясь доказывать
многого. Ибо все доказательства,
которые мы приводим, суть лишь
вариации нашего мнения, и
инакомыслящие не слушают
ни того, ни другого.
Гете.
Эти слова Гете я понимаю так: нам не следует
тратить понапрасну силу и время для убеждения
инакомыслящих, которые нас понять не хотят. На
моем приеме мне часто приходится видеть больных,
30
мучимых сомнениями — можно или нет доверять
словам врача. Я тогда обычно говорю им: «Если вы
мне верите, то достаточно нескольких слов. Если же
Вы мне не доверяете, то все напрасно: Вы мне не
поверите и тогда, когда я буду впродолжении многих
часов убеждать Вас. В этом случае Вам лучше
обратиться «к другому врачу».
Противников этой книжечки становится все
больше. Дельная критика необходима и весьма
желательна. Тот, кто следил за прежними изданиями,
заметит, что я, не нарушая основного плана, во многих
местах последовал разумным и понятным мне советам.
Составитель книги подобен шахматисту: часто
беспристрастный зритель видит со стороны яснее,
нежели разгоряченный игрок.
Против злой, но отнюдь не против едкой
критики, я защищался в двух местах (М. med. W. 1927,
№ 14, Arztliches Vereinsblatt 1927, № 1417). Всякий
вправе пользоваться, и я сам часто прибегаю к ней.
Притом у меня толстая прусская шкура, и я не боюсь
ни удара, ни ответа на него.
Злой я называю ту критику, которая против
собственного убеждения искажает смысл и
приписывает низменные побуждения. В моей статье
«Врач и медик» я показал на отдельных примерах и
привел доказательства того, что я на самом деле писал,
и того, что мои противники из этого сделали. Сегодня
о другом. Когда писательский мир хочет победить
кого-нибудь, он пользуется громкими словами. В
применении ко мне они гласят: «анафема науке» и
«апофеоз знахарству». Обратите внимание на
31
иностранные слова. Это излишние роскошные
обложки (можно с одинаковым успехом сказать:
«проклятие науке» и «прославление знахарства»), но
для уха глупого немца они звучат учено и
внушительно. Долголетний опыт научил меня
относиться с недоверием к заимствованным с
чужестранных языков звукам - обычно они ничего не
говорят.
Но оставим это. По существу - и это противники
мои отлично знают - их упреки не обоснованы.
Никогда, ни в других статьях, ни в этой моей книге, я
не писал и не произносил ни единого слова против
науки. То, против чего я восстаю - нечто совсем иное,
а именно «научное производство», которое очень мало
и даже ничего не имеет общего с настоящей наукой.
Финкенрат в своей «уничтожающей» мою книгу
статье пишет: (Fortschritte der Therapie, 1927, № 12):
«То, что говорит Лик, знали авгуры». Допустим. Но
вот я со своей стороны ставлю вопрос: «Что же
сделали авгуры для устранения известных им
недостатков?» Ответ: мало или даже ничего. Ну, так
мне кажется, если мы, врачи, сами защищаем свои
позиции - это не караемое смертью преступление.
Я хотел вскрыть лишь два важных факта: 1)
научной производство не есть еще наука; 2) знания,
обширные познания для врача нужны и необходимы,
но не одни они создают врача из человека,
вмещающего их.
Я также не могу понять, как такой человек, как
Штейерталь, который так критически, так разумно
относился к: учению Фрейда в той же статье
32
(Allgemeine Medizinische zentral - Zeitung 1927, №
9/10) говорит (дословно): «кто пишет так, как коллега
Лик, тот безусловно давно потерял всякое уважение к
своей науке». Какое непонимание со стороны,
повидимому, очень умного врача! Как я могу не
уважать науку, на построение которой работают такие
люди, как Штейерталь? Я действительно потерял
уважение, но совсем к другому - а именно к научному
производству сегодняшнего дня.
Второе обвинение - прославление знахарства,
тоже может быть предъявлено лишь вследствие
нарочитого непонимания. В юбилейном сборнике,
изданном Deutsche Med. Wochenschrift (редактор -
тайный советник - Schwalbe3) по поводу празднования
50-ти летия существования журнала (1924, № 49)
Краус пишет дословно: «К тому же мы не можем не
обратить внимания на то, как мало растет доверие
людей, даже образованных людей, к нашим
действительным успехам. Чего-то, повидимому,
существенного, и у нас не хватает». В этом смысле до
Крауса высказывались многие врачи. Я шагнул дальше
и указал на причины такого явления, указал также,
почему глупость массы - недостаточное объяснение, и
прежде всего не есть такая гипотеза, которая нас,
врачей, продвинет вперед. Один выдающийся
клиницист терапевт как-то на лекции сказал
студентам: «Никогда вы не будете преуспевающими
врачами, если вы не будете учиться у знахарей».
3 Тайный медицинский советник — врачебный чин,
существующий в Германии. Редакция.
33
Чрезвычайно меткое слово. Почему же воздвигать
костры, если я говорю то же самое? Подобными
подтасовками и искажениями смысла ничего против
меня не сделать. Но мои враги не гнушаются и более
низкими способами борьбы.
Один пример, действительно достойный
внимания. На вечере приветствий Deutsche
Pathologische Gesellschaft (Данциг, 1927 г.) моим
соседом за столом был проф. Берблингер из Иены; я
не мог желать лучшего соседа и провел несколько
часов в содержательной беседе. Несколько недель
спустя Б. посылает мне оттиск своей статьи
«Медицинская молодежь и учителя медицины» (D.
Med. W. 1927, № 23). Эта статья направлена главным
образом против известного воззвания Зигериста. Во
введении он высказывает также свое отношение к
моей книге и возражает против моего
противопоставления «врач и медик» (следовало бы
сказать «хороший и плохой врач»). Следует фраза
«Правда, я едва ли знаю еще профессию, в которой так
подчеркивались бы собственные слабости, как это
происходит в настоящее время среди врачей». К сему
сноска: «этот «способ загаживания собственного
гнезда» к сожалению практикуется не только в
последнее время. Сравн. мои замечания в Arztl.
Vereinsblatt, 1921».
Всякий, читающий это, должен предположить,
что эта сноска самого Берблингера. Ведь лишь
единичные врачи сохранили Vereinsblatt и найдут
время и охоту выискать цитируемую фразу. Автор же
статьи пишет мне, что сноска не его пера, а издателя
34
D.M.W. (Швальбе). Уже раз4 было, что Швальбе
исказил смысл фразы в моей книге, пропустив именно
в связи с остальным многозначущее слово «духовное».
«Ошибка наборщика» - как он пояснил впоследствии.
Неужели и на сей раз виноват несчастный наборщик в
том, что Швальбе даже злобную заметку не
прикрывает своим именем, а дополняет ее так, что
всякий должен приписать ее Берблингеру.
В тот же день я получил письмо, в котором мне
указывали на прекрасное изречение Гиппократа, что
ученик обязан уважать и чтить учителей своих так же,
как родителей своих. Это само собою разумеется и
мною всегда исполнялось. Но заповедь эта годится
лишь в той мере, поскольку учителя достойны любви.
Как я могу любить такого человека, как Швальбе,
который в качестве редактора крупного
еженедельника должен быть учителем для всех нас. От
времени до времени я читаю «Современную
Медицину в автоизображениях» (Сборник Гроте). Я
нахожу в ней самые резкие суждения о школах и
учителях. То, что тут разрешается пишущим,
профессорам, должно по моему, быть разрешено и
мне, врачу.
Последний раз по поводу некрасивого упрека,
что я «загаживаю собственное гнездо». Прежде всего
пусть мне укажут другой путь к устранению
недостатков, знание которых не офаничивается
одними «авгурами». Затем - среди немецких гениев
духа кроме Бисмарка я преклоняюсь, более всего
4 D.M.W. 1927, №23.
35
перед Лютером (а в новейшее время перед Лагардом).
Что же сделал такой человек, как Лютер, когда он
напал на недостатки церкви и папства своего времени?
Он ограничился описанием того, что видел
собственными глазами, не более и не менее. Швальбе
сказал бы, точно так же, как сказали современники
Лютера - его противники, что он "загадил собственное
гнездо". Ведь он был «сбежавший монах». Кому же
писать о медицине, как не врачу? Если бы этим
занялся другой, который не имеет ни опыта, ни
знаний, то это было бы бесплодной болтовней.
Пусть укажут мне, где я хоть единым словом
солгал, пусть раскроют, что мною руководили
низменные побуждения. Пока этого не сделали, (и это
не случится и никогда не может случиться), меня не
трогают нападки инакомыслящих. Прочитав их
ругательства, я умываю руки и принимаюсь за свою
работу. Так я намерен действовать и в дальнейшем:
Своей книгой я во всяком случае добился одного, она
осуществила мое намерение встряхнуть немецких
врачей. Во всяком случае, отзвуки, доходящие до
меня, очень разнообразны. Лангбейн, председатель
Вюртембергского союза врачей, пишет в Med.
Korrespondenzblatt f. Wtirttemberg (1927. № 28):
«Несомненная заслуга данцигского врача,
коллеги Лика, заключается в том, что он пробудил
врачей от их летаргического сна. Если до и после него
многие устно и письменно выражали те же мысли, то
все же он своей темпераментной, беспощадной,
горькой и едкой критикой, которой он в одинаковой
мере заклеймил распространителей страхования,
36
врачей и законы, довел до сознания всех убеждение,
что нынешние порядки невыносимы, непрочны и
представляют величайшую опасность для
общественного благополучия. Совершенно нет
надобности соглашаться с ним во всем, и большинство
из нас безусловно отклонит его выводы, поскольку
они клонятся к признанию всего социального
обеспечения несчастьем для германского народа и к
уничтожению всего этого института. Но не подлежит
сомнению, что с появлением и распространением его
труда, повеяло свежей активностью в рядах не только
врачей, но и всех, которые по своей профессии
обязаны заниматься социальной политикой».
Если Дангбейн, как и другие до него, считает
недостатком отсутствие положительных предложений
(«Лик не указал, кроме отрицательных требований о
сокращении социального страхования, никаких
положительных и исполнимых предложений к
улучшению этого невыносимого состояния»), то он
прав. Я это упустил потому, что не хотел чрезмерно
раздуть объем моей книги, и потому, что вопрос о
социальном страховании, в конце концов,
представляет лишь отдельную главу книги. Тем
временем я опубликовал подробный труд,
содержащий желаемые положительные требования
(«Die Schaden der sozialen Versicherungen und Wege zur
Besserung», Verl. Lehmann, Munchen). Я осмелился
посвятить этот труд немецким врачам, несмотря на
горькие слова Финкенрата («Fortschritte der Therapie»
1927, № 12): «Чрезвычайно прискорбно отношение
автора к социальной политике. Тут приходится
37
поставить ему тяжкий научный упрек в полном
незнакомстве с предметом». Да решат немецкие врачи,
прав ли Финкен